Кама с утрА. Картинки к Фрейду - Страница 39

Они тихо переговаривались и похихикивали, что создавало впечатление какой-то игры. Мужчина и женщина несколько раз менялись местами, потом вдруг поднялись с дивана, и женщина, повернувшись спиной к мужчине, оперлась руками в письменный стол, выставив на обозрение свой зад. Мужчина стоял поодаль, видимо, дожидаясь, когда она устроится удобнее. Меня поразил его огромный член, торчащий вперёд и немного покачивающийся. Мужчина был нетерпелив. Он похлопывал тётку по заднице, сначала слегка, потом достаточно сильно.

— Почему он её бьёт? — размышляла я, — наверно, наказывает за что-то…

Потом мужик почему-то облизал свои пальцы, смачно причмокивая языком, затем, нагнувшись, будто хотел рассмотреть попу, раздвинул ягодицы женщины в разные стороны, и сунул руку так, что она ушла в женское тело почти по локоть. Женщина выгнулась и застонала.

На следующий день, утром на кухне я увидела этого мужчину. Хотя ночью я не могла хорошо разглядеть его лицо, сомнений не было, что это он.

— Ну, садись… — сказал мужчина миролюбиво, почёсывая волосатую грудь. — Чай будешь?

Я согласно кивнула, и он налил в большую бабушкину чашку крепкой заварки, разбавив кипятком. Он даже насыпал сахар, как это делала моя бабушка, и тщательно размешал, громко стуча по фарфору мельхиоровой ложкой. Затем незнакомец дал мне варёное яйцо и кусок белого хлеба, щедро смазав толстым слоем сливочного масла.

— На, ешь… тебе расти надо, — заботливо сказал незнакомец.

Гудел холодильник. Тарахтело радио, передавая репортаж футбольного матча. Мужчина сидел на стуле в папином халате, полы которого распахнулись, оголив грудь и ноги. Я старалась не смотреть на него, отвечая невпопад на задаваемые вопросы. Когда я закончила есть, и хотела выйти из кухни, он схватил меня за руку и, дёрнув, усадил на колени. На мне была надета лишь короткая ночная рубашка, и я почувствовала голой попкой жесткие волосы на его толстой ляжке, на которую плюхнулась.

— Ну, чего ты боишься? — спросил мужчина. — Хорошая девочка. Тебе сколько лет?

— Двенадцать, — еле выдавила я из себя.

— Двенадцать? — переспросил мужчина, удивившись. — А я думал не меньше пятнадцати. Смотри-ка… ты же совсем большая. И сисечки уже выросли. — Он дотронулся до моей действительно набухшей грудки, и я почувствовала, как она сжалась.

— А ты сегодня ночью смотрела, как я с Нинкой…

Мне стало стыдно. Стыдно, что я подсматривала. Я знала, что это плохо.

— Да ладно… чего ты испугалась? Тебе же понравилось, ну, скажи, понравилось? Небось, сама хочешь? — мужчина говорил прерывисто, дыша горячим перегаром прямо в лицо, рукой поглаживая мою ногу выше коленки, поднимаясь всё выше и, наконец, коснулся сгиба ноги…

Я не выдержала и вскочила. Кровь ударила в лицо, я вырвалась и побежала в ванную, где закрывшись на щеколду, долго не могла отдышаться, будто пробежала стометровку. А из кухни ещё долго слышался хриплый смех незнакомца в папином халате.

4.

Через несколько дней я снова увидела этого мужчину в нашей квартире, но он словно не обращал на меня внимания. Взрослые веселились, выкрикивая песни под гитару, а я лежала в своей комнате, пытаясь заснуть, но сон никак не шёл. Меня будоражили странные чувства и мысли. Внутри сжался комком страх. И интерес. Меня тянуло подсмотреть за тем, что происходило в комнате. И одновременно с этим пугало.

Наконец, я стала проваливаться в полутьму. Вдруг мне стало тяжело дышать. Кто-то нажал на грудную клетку, не давая проход воздуху. Я открыла глаза. Передо мной висело лицо того самого мужика. Я увидела мясистый нос, раздавленный в какой-то драке, толстые губы, на которых зацепились крошки еды и маленькие глазки, моргающие короткими ресничками. Мужчина показался отвратительным. Я захотела закричать, но он рукой прикрыл мне рот:

— Не кричи, всё будет хорошо, потерпи немного, тебе будет приятно, поверь…

Он говорил и говорил, сюсюкая, как с маленьким ребёнком, одновременно с этим задирая на мне рубашку. Правая рука по-прежнему плотно сдерживала мой крик, левой же он стал ковыряться у меня между ног, словно что-то ища внутри.

— Раздвинь ножки, ну же, не зажимайся, так будет лучше, — причитал он мне в ухо.

Он долго возился, пыхтел и сипел. Мне стало страшно, я не выдержала и закрыла глаза.

— Смотреть, — громким шёпотом прошипел он, — кому сказал… смотреть…

Я снова открыла глаза, из которых полились слёзы. Сначала от страха. Потом от боли. Казалось, кто-то разрывает меня на две части. Во мне что-то хрустнуло, будто в коридоре хлопнули дверью. Дядька приподнялся, я почувствовала облегчение.

— Вот видишь, как… быстро… и хорошо… — бурчал он, застёгивая брюки.

Я лежала на белой простыне и чувствовала, как подо мной расползается горячая липкая влага. Дядька увидел кровь, и недовольно сказал:

— Надо же, как напачкала. Иди, помойся. А простыню выброси в ведро, я вынесу на помойку. И смотри, скажешь отцу, завтра выдеру, встать не сможешь.

С тех пор я жила в страхе. В безумном страхе ожидания, когда мучитель явится ко мне снова. Он приходил не очень часто и был у меня недолго. Но то, что он делал со мной, казалось иезуитской пыткой. После его визитов, я чувствовала себя раздавленной, тело ныло и иногда на следующий день я не могла встать с кровати. Папа, занятый своими делами, не замечал того, что происходило с дочерью. Наш контакт ограничивался одним вопросом.

— Как дела? — спрашивал он, в те крайне редкие моменты, когда мы пересекались с ним на кухне.

Еще реже он спрашивал: