Я безропотно стаскивала рубашку.
— А теперь ложись, я буду тебя пороть.
Я укладывалась ему на колени, подставив тощую задницу, и он шлёпал её ладошкой, приговаривая:
— Папочку надо слушаться, надо слушаться…
Он хлестал с силой, пока его рука не уставал. Иногда я не выдерживала и срывалась, пытаясь убежать. Тогда начиналась самая любимая игра Дитера. Он стегал своей длинной плёткой, пытаясь дотянуться до меня.
— Иди ко мне, дрянь, иди… а то будет хуже, — причитал он, оставаясь сидеть.
Когда я подползала к нему и умоляла простить, Дитер, довольный «уроком», говорил:
— Вот видишь, деточка… надо было сразу понять, что так вести себя нельзя… я сделаю из тебя человека.
Он даже начинал меня гладить по голове, утирать слёзы с лица, нередко слизывая их своим языком. Потом усаживал к себе на колени, как маленького ребёнка и начинал качать.
— Вот, крошечка моя, смотри-ка, как ты помещаешься у папочки на коленках… девочка моя… будешь себя вести хорошо, не будет тебе порки… я же люблю тебя…
Иногда эти игры, которые скорее были приступами сумасшедшего, заканчивались тем, что он кончал, выпустив струю спермы мне в лицо. Практически всё время, пока происходи акт воспитания, он наяривал, возбуждая себя своей рукой. Иногда ему хватало этого, и он кончал, как говорится, ручным способом. Но иногда, когда в поисках укрытия от ударов, я пряталась в шкаф или под кровать, он в возбуждении вскакивал с кресла и, вытащив меня из укрытия, ставил на колени в позу собаки. Пристроившись сзади, одной рукой оттягивал мою голову назад, ухватив её жирными пальцами за волосы, другой вводил в меня свой толстый короткий член, как я поняла, функционирующий только после таких сцен.
Но каждый раз, на утро он вёл себя точно также, как и после первой экзекуции. Он снова, опустив голову, выпрашивал прощение. С каждым разом я становилась более неприступной, не желающей прощать. И он со всё большим унижением вымаливал мою милость.
Когда однажды, я в бешенстве стала собирать чемодан, он даже встал на колени, плакал и клялся, что готов сделать для меня что угодно, лишь бы я его не оставляла.
Когда я немного успокаивалась, он, пытаясь меня разжалобить, рассказывал, как сильно доставалось ему от отца. Как зверски тот его избивал. Как однажды Дитер видел, как насилует его отец их кухарку. Она извивалась и просила пощады, а тот хлыстал кнутом, пока женщина не упала… Тогда отец приподнял её, она опиралась руками на пол, а он… В общем, что всё это Дитер насмотрелся в детстве. И я начинала жалеть его и плакать вместе с ним.
Потом мы ехали в Париж или в Рим, в Барселону или Мадрид и там он покупал мне туфли от Прадо, заколки от Сваровского, водил в лучшие рестораны и я… я прощала его…
Каждый раз после избиения, Дитер превращался в послушного и мягкого. Такого, каким его сделала мать. Он боялся её не меньше отца. Боялся и ненавидел. Однажды я поняла и это…
Детей у меня не было. Не знаю почему, но организм не срабатывал, хотя я не предохранялась. Возможно, тому, кто властвует над нами сверху, не хотелось давать малыша такой женщине, как я. Может быть, он считал меня плохой матерью. Может, наказывал за что-то. А, может, награждал. Кто знает.
Но, не имея своих, детей я любила и с радостью играла с ними, если у меня была такая возможность. Как-то гуляя в парке, подставляя лицо первым солнечным лучам, я увидела женщину с двумя крохами. Детки были словно сошедшими с рождественской открытки. Они катались на «лодочке», отталкиваясь ножками от земли и взмывая вверх. Каждый раз тот ребёнок, который поднимался, заливался хохотом, будто его щекотали. Дети привлекали внимание прохожих и своим видом, и своей непосредственностью. Невдалеке стояла их мать. Она щурилась, наблюдая за своими чадами и улыбалась улыбкой довольной кошки. Я познакомилась с ней. Она назвалась Анной. В общем-то ничем не примечательное знакомство.
Встретившись несколько раз на прогулке, я пригласила немку в гости на кофе. Скучая и не зная, как себя развлечь, я решила поболтать с новой приятельницей, а заодно поиграть с детьми. Кроме этого, положа руку на сердце, должна признаться, у меня была ещё одна причина. К нам каждый день приходила Дженни, чтобы убрать и приготовить обед. Об этом всего пару лет назад мне даже не мечталось. А теперь приходящая уборщица стала моей повседневностью, к которой, правда, я не могла привыкнуть. Мне хотелось хоть перед кем-то покрасоваться собственной прислугой. Пусть к этой Анне тоже является женщина протирать пыль со шкафов. Не важно. Важно то, что и у меня она есть.
Когда мы закончили бранч, явился Дитер. Я сразу заметила, как на его скулах задёргались желваки. Он приветливо поздоровался и ушёл в свой кабинет.
Взгляд Дитера красноречиво говорил о том, что я сегодня получу по заслугам. Дитер был разъярён, и я заметила это, несмотря на улыбку, отпущенную гостье. Вечером он кричал, требуя ответа, почему я пригласила эту тварь к нам в дом.
— Боже, Дитер… ты с ума сошёл? — всплеснула руками я, не в силах понять, с чего он возненавидел совершенно незнакомую женщину.
— Я сумасшедший? — Дитер захлебнулся и на его щеках проступили красные пятна.
— Извини… я не это имела в виду… ты не правильно меня понял. Просто почему… почему она тварь? С чего ты? — затараторила я, пытаясь вывести мужа из пика ярости.
— Она такая же мразь, как моя мамаша… ты видела, какие у неё огромные сиськи? Она душит ими своих детей, как моя мать душила меня, — Дитера передёрнуло, — ты не спрашивала её, она их кормит молоком?